разноцветные пятна перед глазами каждый вечер среды и воскресенья [ чаще - опасно ] , глухое раздражение от громких звуков, потому что приходится орать, чтобы передать нужную информацию, и светомузыки - это его способ выживания, приспособления, как какого-то сраного симбиота. ровно также он приспособился к жизни под боком у тома, тихо, словно мышь, незаметно пробравшись коту под кожу. не спрашивая разрешения, не ожидая дозволения, чтобы класть ноги на стол, хавать из холодильника последний глазированный сырок или копаться в чужих личных вещах. существуя на фоне  кошачьего недовольства сложившимися обстоятельствами и отвечая на претензии выставленным средним пальцем [ самый простой и понятный жест ] . джерри появляется, когда ему вздумается, тогда же и исчезает на столько времени, насколько нужно - и кто из них двоих ещё гуляет сам по себе. не в его силах отказаться от привычного образа жизни, от порченого способа заработка, от ритуала съема, который выстреливает всегда.

к тебе или ко мне?

джерри никогда не задает этот вопрос сам, лишь подводит к нему невербально давая понять, что "не против", чтобы потом благосклонно ответить, если рот не занят чужим языком

[indent]  [indent] к тебе

они все любят по-разному, но джерри старается выбирать мало-мальски похожий контингент, избегая видеокамер, воровато стараясь не палить лицо [ небрежно аккуратен до болезненного ] . мышь играет по-крупному, ставит на кон свое "без определенного места жительства", свое "никто не станет искать мальчишку-сироту", свое "нужен этому миру, как собаке карман". таких, как он без стеснения пускают в расход, как только дело начинает пахнуть жареным, поэтому джерри всегда работает один. меньше рисков, меньше ответственности, меньше шансов подставиться.

обычно его показательно расхлябаного, развязного в действиях [ с этим парнем точно можно будет поиграть и весело провести время ] везут в отель. в отелях никакая шумоизоляция, ноль процентов попасться с поличным своей жене, простыни, которые не нужно стирать, и ожидание незабываемого вечера.

весьма размытое понятие. в девяносто девяти процентах из ста, повстречав джерри, наутро точно обзаведешься подобным вечерком в своей автобиографии, в итоге оставшись без внушительной части налички, без банковских карточек, без дорогих часов, брюликов и прочих вещей, что можно налегке утащить из дома или из легкомысленно брошенного в углу портмоне. схема отработанная и проверенная годами, но осечки и у снайпера бывают.

каждый извращенец всегда действует одинаково и чем больше жира на их пузе и седых волос на висках, тем большее количество нулей скрывается на счету [ самая легкая математическая пропорция в его жизни ] . для таких мышка и расставляет свои крепкие сети. по плану его как обычно должны были привезти в пентхаус на последний этаж самой дорогой гостиницы или хотя бы номер люкс с охлажденным шампанским; должны были говорить пафосные комплименты и то, какой он хороший мальчик, сально гладя его по заднице [ не зря же обтянул ее черными скинни ] . но что-то идет не так, и вырубается не клиент во время страстной прелюдии, а он сам на заднем сидении чёрного, как его жизнь, бентли.

выводы неутешительны и откровенно хуевы. за ним следили, и наверняка, не один день.

вместо положеных пяти звезд джерри, как в лучших традициях фильмов о заложниках или серийных убийцах оказывается в каком-то сраном холодном подвале с сырыми потолками и пристегнутой наручниками рукой к трубе. та уже порядком затекла - каждое лишнее движение причиняет дискомфорт и боль - беспрерывно дёргать ею в попытках выбраться - бесполезно. по ощущениям находится он здесь не первые сутки, и даже не вторые [ живот крутит от голода - давно забытое воспоминание ] . периодически его захаживает проверять какой-то хрен, пафосно покручивая стволом в руке "не вздумай дергаться - отстрелю что-нибудь" и не произнося ни слова. только мерзко скалится, будто познал, что есть жизнь на марсе. периодически дает по морде или бьёт тяжелым ботинком в живот. ублюдок.

кровь на губах неприятно засыхает, чтобы потом снова болезненно заныть от заново треснувшей раны. смирение к мыши приходит довольно быстро, потому что верить в чудеса он перестал лет эдак.. никогда не начинал. просто однажды он должен был попасться, рано или поздно.

из природной вредности решает развлечься напоследок, а его "охранник" - единственное живое пятно в этой дыре. звякнув цепью, чтобы привлечь к себе внимание, когда его посещают в очередной раз, вызывающе скалится в ответ.

- отлить хоть можно? а то запачкаю тут ваш дорогой паркет.

Гамбит находился в замешательстве, смотря на чистое небо, его глаза видели лишь бесконечную пустоту. То, что и отражалось в сердце креола, в его душе. Она была, безусловно, чёрной. После всего, что в своей жизни сделал вор, оценивать иначе он бы никогда не стал. Иные тоже не рискнули бы сказать ради чего жил этот мутант. Его душу никто никогда не пытался понимать, потому и определить точные мотивы его действий было сложно. Так ради чего жил le diablo blank? Денег, богатства и красивых женщин?  Быть может. Ради удовлетворения своего собственного эго? Не исключено. Постоянного азарта и приключений? Indubitablement! Но все это было бы бессмысленно, если бы не человек, заставляющий Реми трепетать при одном лишь виде. Улыбаться и становиться ужасно беззащитным перед её роскошной улыбкой. Oui, речь конечно же идёт о даме. Той, что поражала его лёгкое сердце, заставляя каджуна всё реже и реже заглядываться на других женщин. А вы понимаете, насколько это бывает сложно! ЛеБо всегда считал, что был создан для большего количества дам, чем одна только. Как же сейчас приходилось себя винить за подобные фразы и мысли. Вор не расстраивался в своём выборе дамы сердца, хотя сейчас и явно ненавидел себя.

Его глаза цепляются за проплывающие мимо облака, а лёгкие втягивают в себя сигаретный дым. Вишнёвый привкус ощущается на кончике языка, после чего дым проникает чуть глубже. Заполняет лёгкие и позволяет голове слегка закружиться, под его действием. Это расслабляет, но не даёт покоя. Только лишь возвращает в мгновение назад. Точнее в миг, казавшийся ему таковым.

Тогда многое изменилось. Больше встало на свои места, позволяя ему, перед самой пустотой, оценить имеющиеся у него ценности. Переоценка происходит лишь в тот миг, когда ты начинаешь говорить с главной женщиной в жизни любого человека. В тот день она пришла без какого-либо макияжа, одетая в самую простую одежду. Тёмный цвет её одежд вызывал больший холод, чем прикосновения пальцев к коже. Столь тонких, практически невесомых, но в то же время ощущаемых на коже. Рассекающих её, подобно скальпелю, обнажающим истинную натуру. Глубокие глаза, в которых ты видишь отражение своей жизни. Именно в них проносится всё, что ты делал, как поступал и чего действительно хотел. Все твои цели были сейчас ка на ладони. Слегка костлявой, покрытой какой-то бледной кожей. На ней, словно изображениями, дополнялась реальность. Линии на руке, постепенно оживали и дублировали твои. А пальчики её, плавно их перебирали. Вот она любовь, такая яркая и трагичная. Свадьба с Белладонной, разрыв. Множество мелких встреч и затем твёрдая и уверенная полоса с Анной Мари. Волнистая, словно бушующий океан, и столь сильная, как вся морская стихия. Она ударяется о её решение, что выступает волнорезом. Делит их на две части и указательным пальцем рвёт эту нить без каких-либо сожалений. Потом следует жизнь, с чередой ошибок, провалов, взлётов, верных  и не верных решений. Встреча с братством, сотрудничество, убийство Морлоков и вновь что-то прекрасное, связанное с той, предыдущей линии. Но и тут просто. Её ногти, острые словно скальпель, начинают давить на эту линию, пуская кровь и… Когда кажется, что тебе вновь дают шанс лишь улыбается.
Обворожительно, ведь это женщина, пусть и в возрасте, но находящая путь к абсолютно любому сердцу. Это работа, долг, который просто нужно выполнять и он понимает. Не злится, а отвечает своей же эмоцией, демонстрирующей принятие на лице. Её ладонь накрывает его руку, переплетая пальцы. Уверенной и сильной хваткой, начинает вести за собой. Без спроса, так надо, нужно. Всего-то необходимо помнить о том, что это не избежно. Каджун всегда ходил по этой тонкой грани жизни и смерти, зная очевидную вещь. Она придёт за ним, без спроса, сожаления и какого-то раскаяния, заберёт за собой и поведёт в вечный холод. Не будет долгого прощания, поцелуя напоследок. Лишь ободряющая улыбка, что отразится в его красных глазах.

Вот только, где-то на середине пути, её рука соскальзывает. Непонимание в глазах начинает пугать Гамбита. Он сам чувствует что-то иначе. Нет больше зябкости в руках, холодный ветер пропадает, а весь белый мир вокруг, вновь приобретает иные цвета. Тёплые, обрастает деталями и каким-то шумом. Детскими криками, разговорами и самыми, что ни на есть, горячими слезами. Этот солёный привкус ощущается и у него во рту, словно сам мутант только что ревел, подобно маленькому ребёнку. Глотал слёзы, смешивая их со слюной, пытаясь не показывать истинных эмоций. Смерть смотрит на свою тонкую руку, отодвигая рукав длинной чёрной кофты, замечая, как сама начинает медленно исчезать из этого мира, придуманного самим ЛеБо. Глубокие, тёмные глаза, закрываются, позволяя ей изменить даже тон взгляда. С непонимания, паники, на тот, что пожелает ему удачи. Вновь напомнит про линии на его руке, о содеянном ранее. Покажет тот момент, после которого его не стало, не чтобы сделать больно – non. Лишь для блага Гамбита. Это поможет, так ты сможешь преодолеть Вашу проблему вместе. Заставит залезть глубоко в мозг, чтобы вытащить от туда секреты, подвластные лишь ему. То, что скрывалось где-то в шкафчиках, за горами украденного антиквариата, бутылки с дорогим вином и самой обычной коробкой из под сигарет с кнопкой, вишнёвых. С отпечатками губной помады от одной известной всем дамы, а они только добавляли ценности.  Пачка содержала в себе не так много вещей. Какой-то металлический кругляшок с проводами, что ЛеБо пытался сделать сам. Больший экземпляр лежал в сумке, спрятанный под горой одежды и карт, но об этом можно вспомнить и позже, верно? А компанию, маленькому прибору, составляла одинокая сигарета. Она была докурена, так что скорее это был лишь фильтр. Но его поверхность имела такое же значение, как и сам автор отпечатков.

Его глаза начинают узнавать обстановку. Женское отделение школы Людей Икс, с тем же ковром, только чуть более чистым. Двери,  те что более грязные были закрыты, а вот чистые распахнуты. В комнатах слышался смех, крик, безумная радость. В особняке царила не то паника, не то какой-то праздник. Пробегающие мимо него студенты выкрикивали имена друг друга, с какой-то безумной, просто не передаваемой энергией. Они смеялись, тут же плакали, бросались в объятия и не могли остановиться. И эта толпа очень быстро превращалась в какой-то большой ком. Реми не понимал происходящего, ведь его сердце, увы, не могло оценить всей той радости. Он ушёл, помня слова Роуг и, вернувшись, лишь вновь возвращался к ним. Вновь и вновь вспоминая тот самый разговор, что закончился его смертью. Или исчезновением? По взгляду на подростков, понять, сколько прошло дней, было сложно. Скорее их сумма будет больше одного года. Узнать лица было практически не реально, а одежду – тем более. Однако его действия уже были предрешены. Пользуясь этой паникой, он быстро срывается с места, бежит к её двери. Да, пусть они так расстались, но Гамбит всё понял! Он понял! Не хочет без неё жить, даже если, чёрт возьми, никогда не сможет прикоснуться! Он готов терпеть, вновь и вновь говорить об этом, заявлять и касаться только через одежду! Как же она не поймёт, что Этьен готов на это. Ему нравится эта игра, нравится она, и сейчас даже готов упасть на колени, но… Её дверь, подобно другим, была открыта нараспашку. В комнате всё было аккуратно убрано, царил порядок. Следов пребывания Анны Мари в ней не было. Открыто окно, через которое виднелось что-то не постижимое, а на стене весел календарь. Он заставил его замереть, не поверить в происходящее. Цифры пугали. Даты заставляли не поверить собственным глазам. И именно они заставляли его врасплох. А отсутствие девушки, и столь идеальный порядок, не могли заставить просто так стоять. Каджун вновь срывается с места, бежит в свою комнату, изредко отвечая радостными криками детям. Спрашивает у них, где же Роуг, но они лишь качают головой. Не знают, ведь они тоже были мертвы. Те, что постарше рассказывали, что все куда-то уехали. Быть может, Анна Мари была с ними. Но это ничего толком не объясняло. Хаос и крики, постепенно сменялись белым шумом. Тем, что ты слышишь когда тебя бьют по голове чем-то тяжёлым. Но всё же Гамит добирается до своей комнаты. Чисто. Нет пыли, разве что в том самом шкафу, на полочке. Стоит пачка сигарет. Она летит в сумку, лежавшую на дне шкафа. Та была открыта. Из неё пропали: несколько колод карт, его любимый шарф. Также не хватало пары футболок, но это уже в одежде. Любимый парфюм и пачка жвачки, что пряталась в кармане плаща. Сам же он пахнул ужасно знакомо. Нет, не его любимыми духами, а её духами. Мозг принимает единственное правильное решение. Собрать всё это, вместе с лежавшей на столе фотографией, на которой коротко отражалась надпись «Ma Cherie».

***

В тот день Гамбит покинул институт. В спешке, с сумкой и несколькими вещами. Пару недель скитался по барам, отелями и пытался понять, что же произошло. Когда всё это случилось и что теперь было делать. Побывал в школах, музеях, чтобы полностью ознакомиться с событиями в мире. Столкнулся с другими мутантами, которым пришлось не так легко. Ощутил на себе новый этап гонения и, как ни странно, помогал бежать огромному количеству мутантов. Устраивал ловушки для людей, что охотились за его братьями. Но всегда приходит момент, когда нужно переступить через страх. Вернуться. И эта ночь наступила. Потому то сейчас Реми и стоял около ворот, потому и совершил очередной вдох сигаретного дыма, после которого курить уже было нечего. Оставался только фильтр, что летел на асфальт около входных ворот в школу Людей Икс. Особняк возвышался на небольшом холме, слышались крики радости, а каджун лишь поправлял ремень собранного им в тот день небольшого походного рюкзака. Планировал уйти, покинуть всё это и больше не возвращаться. Но смерть, пусть даже такая, расставляет всё по своим местам. Каджун всматривался в место, которое для него было домом, игнорируя прохладный ветер перемен, пронизывающий его даже несмотря на надетый им плащ. Атмосфера была иной, не той, к которой он когда-то привык. Забор украшала вывеска, очищенная до блеска. Появилась небольшая дверь, что открывалась с помощью звонка. Ему-то это было не нужно, поскольку креол всегда двигался, перебираясь через забор. Обходил ловушки, а затем оказывался прямо перед входом. Вот только сейчас не было уверенности, что это нужно. И как бы Реми ЛеБо не мечтал увидеть Анну Мари, он всё ещё не мог преодолеть свою гордость. Не мог ответить за неё.

Камера около ворот поворачивается в его сторону, заставляя сделать несколько шагов, вновь прячась в тёмной для неё зоне. Что же оставляет после себя он? Карту. Королеву червей. Она всегда была связана с Роуг. Ведь она была действительно повелительницей его сердца. Об этом говорила, пусть и жестами, сама Смерть. В её глазах, движениях, походке, всё было скопировано с той девушки, что оказывалась так глубоко в его душе. Западала, заставляя мужчину вновь и вновь возвращаться к мысли, что нет иного пути. Даже просыпаясь с похмелья, в объятиях какой-либо подружки, что просто подцепил в баре, ибо спать негде, он вспоминал о Роуг. Её тонких губах, руках, и их прощальный поцелуй.

Мужчина отодвигает молнию, смотря на ту вещь, которую ему удалось украсть в последний раз. Это был подарок. Это было решение. Это была ошибка.

Камера зафиксировалась на карте, а красные глаза на ней. Всё тело сейчас сжималось. Сердце, казалось, прекратило стучать. Он замер, ожидая последствия своих действий.

То же самое, что  и выше писал х)

Кровь вскипает в жилах, мелкие ранения затягиваются на ходу, пока Данте заносит меч для очередного удара или в попытке парировать выпад Ямато. Вергилий быстр, но в сравнении с близнецом, не совершает лишних телодвижений. Младший Спарда усмехается, вызывающе заглядывая в глаза брата, стоит им оказаться лицом к лицу. Больше не нет нужды что-либо доказывать, пробиваться через многоуровневую башню лишь чтобы заслужить внимание Вергилия и, если тот позволит, вытянуть его из пучин Ада, в которой тот так глубоко увяз. Наконец, от исхода их сражения не зависит судьба тех, кто остался на поверхности. Никакой лишней отвественности, никаких упрекающих, в учиненной разрухе, взглядов. Данте снова чувствовал себя ребенком. Словно Вергилий наконец дочитал одну из своих толстенных книг и теперь был готов удовлетворить свою демоническую потребность в сражении. Правда, в этот раз пришлось ждать этого момента не один десяток лет.

– Что, уже выдохся? – Ухмыляется охотник на демонов, подкалывая близнеца. Гильгамеш пульсирует, пропуская свет между множеством небольших пластин. Приятная тяжесть оплетает руки и ноги, скрывает нижнюю часть лица, но не мешает говорить. Данте не может упустить шанса лишний раз покрасоваться: легко пружинит на месте и демонстрирует еще пару усиленных приемов, отбивая их в воздухе, прежде чем встряхнуть руками, прогоняя со своего тела демоническое оружие. Необходимо немного перевести дух, рана на боку исходится кровью, по-особенному жжется. Коснувшись своего плеча ладонью и чуть сжимая его же пальцами, наемник делает круговое движение, разминая, желая немного снять усталость. Раны, полученные им несколькими минутами ранее, уже не болят, даже самые глубокие затянулись, но вот усталость, присущая человеческой части, давала о себе знать надоедливым сковыванием мышц.

Мрак, упадок и вонь разложения – то, что окружало их уже долгие часы, а может дни и недели. Данте не ставил себе цель следить за временем, тем не менее он то и дело ловит себя на мысли: “интересно, там сейчас день или ночь?”. Он, не раздумывая ни секунды, доверил присматривать за тем миром Неро, в конце концов, что ужасного могло случиться, если основной зачинщик всех проблем сейчас находился напротив него самого? С остальным пацан и сам в силах справиться. И все же здесь для него комфортная обстановка, к тому же, виды красивые. При очередном движении плеча, наемник бросает взгляд поверх него, осматриваясь. Всю жизнь они с Вергилием живут, ощущая взгляд демонов на своей спине. Сначала эти твари выискивали их, желая отомстить и выслужиться перед хозяином, а после, испуская последний вздох, смотрели вслед тому, кто нанес смертельный удар. Кажется, у них появляется все больше новых зрителей, самые смышленые из которых все еще предпочитали оставаться поодаль. Глупые же, постепенно подбирались ближе, клокотали в траве еле заметными силуэтами.

– Твои фанаты? – Наглая улыбка не сходит с лица, даже когда Данте смотрит в серьезное лицо Вергилия. Очередная насмешка, сопровождаемая легким кивком головы в сторону одного из приближающихся существ, однако, пока демон не подойдет достаточно близко, никто из братьев и не вздумает действовать. Уж тем более охотник, который только недавно переложил свою работу на плечи племянника и уж точно не собирался возвращаться к целенаправленному уничтожению монстров без веской причины. Тем более, сама идея бегать за демонами в Аду звучала глупо, пусть подходят сами, если уж так сильно желают быть убитыми.

– Знаешь чего тут не хватает? Доставки. Сейчас бы съел парочку пицц, – мечтательно протянул Спарда, переводя взгляд снова на брата, – эй, не смотри так, словно не знаешь о чем идет речь! – Не так просто отказаться от старых привычек. Подобная еда им не необходима, но Данте с удовольствием наполнял свой желудок при любой удачной возможности, даже занимал денег у Леди ради двойной порции пепперони поверх пышного теста. Сейчас он с лёгкостью смог бы превзойти самого себя, побить собственный рекорд в пять минут, управившись с пиццей за две.

Вергилий исчезает из поля зрения и ухмылка охотника на демонов стала только шире. Красоваться было у них в крови. Прошла всего пара секунд, а к его ногам уже устремился приличный кусок одного из низших демонов. Нос поморщился сам собой от одной мысли, что можно питаться чем-то подобным. Даже самая мерзкая еда там, на поверхности, не могла сравниться с этим, любезно предложенным деликатесом.

– Тебе однозначно пора сменить диетолога, – Данте намекает на рацион и, все еще морща нос, отпихивает от себя часть плоти носком ботинка, – еда должна приносить удовольствие. – Не менее раздраженно завершил младший из сыновей Спарды. Они же не вступят в схватку только из-за различий во вкусовых предпочтениях? Тройные нунчаки искрятся молниями, пока охотник на демонов исполняет прием на манер тех, что демонстрировал Брюс Ли в культовой “Игре смерти”. Который это раунд? Возможно, их число уже перевалило за пару сотен. Прокручивая оружие вокруг себя, умело перехватывая руками составные части, Данте резкими движениями заставляет его выписывать в воздухе фигуры и смеется, предвкушая поединок. Электричество, окутывающее тело, служит аккомпанементом, испуская потрескивающие звуки.

Охотник на демонов заставляет выйти за пределы арены. Слегка покачивающаяся трава приминается под ногами, расходится в стороны от размашистых ударов. Лезвие Ямато достигает его на очередном точно выверенном ударе, оставляет прямой разрез на скуле и явно намекает на то, что подходить близко – опасно. Но Данте рискует, молниеносно сближается и снова атакует, стараясь достать брата , сразу отбивает катану, при ответном ударе Вергилия. Стук крыльев отвлекает от состояния куража. Стая пиромантов приближались к ним. Похожие на крупных летучих мышей, скрещенных в уродливом союзе с чем-то, что имело длинный острый хвост.

То, что их отвлекали от дела порядком раздражало. Он ждал этого события почти всю свою жизнь и теперь всерьез был готов перерезать хоть весь Ад, только чтобы никто не вмешивался в их противостояние. Низшими демонами управляют лишь инстинкты, в них нет ничего больше желания убивать, но в данный момент это было ему лишь на руку. Мысль об очередной идиотской выходке возникает в голове, разве можно упустить возможность еще немного позлить старшего брата? Наемник в пару молниеносных скачков удаляется в сторону существ. Молнии стихают, а нунчаки выпрямляются, скрепляются воедино и образуют посох. Оказавшись рядом с демонами, Данте, словно спортсмен, выполняющий прыжок с шестом, упирает один конец в землю, сам отрывая от неё ноги. Описывая круг в воздухе, все еще держась за оружие руками, охотник на демонов застает одного из них мощным пинком, отправляя первую, крутящийся при вынужденном быстром полете, псевдо-летучую мышь точно в сторону Вергилия. Туда же сразу летит вторая и третья, любезно подтолкнутые выверенным ударом посоха. Их животы вспыхивают красным, а из пасти беспорядочно вырывается огонь, стараясь задеть хоть кого-то.

видно под читателем

Среди бескрайних вод океана нектара, именуемого Судха Самудра, волею Великой Повелительницы был сотворен однажды «остров драгоценных камней» — Манидвипа. И возвела на этом острове она величественный город, разделенный двадцатью пятью стенами на отдельные области, одна краше другой, а в центре разместила свою обитель — дивный дворец, окруженный пышными садами из благоухающих вечнозеленых деревьев и медово-молочными реками, где восседает на инкрустированном драгоценными камнями золотом троне, облаченная в великолепные красные одежды, увенчанная алыми гирляндами, в великолепии своем превосходящая десять миллионов вспышек молнии и десять миллионов прекраснейших женщин, вместе взятых, и зорким взглядом прекрасных карминных очей пристально следит за порядком во всех мирах.

Ныне внимание ее, Царствующей над временем, всецело приковано к городу, покровительницей которого является она с первых дней его создания — сердцу Западной Бенгалии, Калькутте. Шаг за шагом сбывается предначертанное, сплетаются тонкие нити избранных судеб в диковинный узор, и надлежит ей проследить за тем, чтобы узор сей был соткан до конца, точно по начертанной схеме. Смертные столь непостоянны: неугомонные дети, за коими требуется постоянный строгий надзор, ведь стоит на мгновение всего лишь отвлечься, и кто-нибудь из них совершит нечто необдуманное, тем самым ставя под угрозу должное исполнение божественных планов. Благо, если успеет своевременно вмешаться тот, с кем поддерживает Темная Мать особую тесную связь и кому, заслужившему ее милость верным служением, вверяет исполнять волю свою на земле. Вмешаться и исправить чужую ошибку, пока гнев ее, пробужденный наглым проявлением неуважения, не достиг смертельно опасной точки невозврата, после чего усмирить его по плечу будет разве что одному солнцеликому Шиве.

Грань между мирами истончается, становится практически неощутимой с приближением Кали-пуджи и еще какое-то время после завершения посвященного Всевосхваляемой фестиваля. Отчетливее слышит богиня услаждающие слух молитвы, быстрее насыщается энергией приносимых во славу ее жертв, и картина происходящего за стенами дома четы Чаухан, уже привлекавших ранее ее внимание отнюдь не в хорошем смысле, возникает перед ее взглядом яркой вспышкой, мгновенно перекрывая все прочие, на данный момент менее значимые.

Посягнуть на дитя из знатной семьи, что веками служила ей верой и правдой, — уже достаточно веский повод навлечь на себя гнев Верховной Владычицы. Но эта самонадеянная женщина, очевидно, совсем умом тронулась, коли посмела еще и нагло использовать ее имя, в попытке скрыть свое злодеяние стремясь за великий дар Божественной Матери — способность видеть больше, чем дано другим смертным — выдать подлое опаивание юного представителя славного рода Басу отваром из чалипонги, лозы духов!

— Неслыханная наглость! — не в силах, да и вовсе не желая совладать с рефлекторным приступом гнева, грозно восклицает Кали и ударяет сжатой в кулак ладонью по подлокотнику своего трона.

В другой день, когда границы миров более прочны и преодолеть их не так уж просто даже кому-то с ее могуществом, в день, когда не оросила еще жертвенный алтарь кровь достаточного количества жертв, наполняющих Повелительницу силой, возможно, Приянке Чаухан повезло бы остаться безнаказанной. Но сегодня — не один из таких дней.

Частица Темной Матери есть в каждом человеке, незримое дыхание, невидимая сила жизни. И сейчас эта крупица праны, заключенная в теле прогневившей ее смертной — своего рода маяк, к которому мысленно устремляется разъяренная Махадеви, даже без обычно упрощающего задачу связующего звена.

Первым делом ее грому подобный голос просачивается в разум женщины, заставляя содрогнуться от неожиданности и секундой позже от леденящего кровь ужаса при осознании, кто именно к ней обращается:

— Кем ты себя возомнила, что посмела проявить столь неслыханную наглость и неуважение ко мне?!

Он нарастает, набирает громкость. Божественному гласу и образу тесно в рамках одного сознания, и он вырывается за его пределы — под звон взрывающихся лампочек люстры и бьющегося оконного стекла. И в воцарившемся в комнате полумраке постепенно начинает проявляться мерцающая проекция богини в ее истинном, одновременно устрашающем и прекрасном, облике, принимающая более четкие очертания по мере того, как мощная энергия первобытной ярости все больше наполняет Великую Кали.

Гнев застилает взгляд кровавой пеленой, но тот каким-то чудом все же успевает зацепиться за силуэт юноши, также являющегося причиной явления Темной Матери, прежде чем та совсем теряет самообладание. Она молча протягивает одну из рук к Кирану и ласково касается его лба, избавляя от вызванных галлюциногенным отваром жутких видений.

     мне бы стать сигаретой // и развеяться п е п л о м по ветру

[indent] томаса откидывает как шарнирную марионетку, но тут же возвращает обратно - волной адреналиновой толпы (он их воплями пропитывается и сам). возвращает назад, туда, где вовсе нет места этим людям, туда, где кости хрустят, что битое стекло под ногами, туда, где том азартом краткий миг по-настоящему живет, а не существует, в свой (или нет) звёздный час. каждый нейрон его – дрожащий от предвкушения оголённый крик. персональная квинтэссенция, чтобы чувствовать себя живым, проста: дерись каждый раз как в последний, не на жизнь, а на смерть, дерись, пока ещё дышишь, - и это куда лучше самого дорогого кайфа и самого длительного оргазма. это его одержимость. горячечная страсть, с которой точно не будет ремиссии.

[indent] бруно – воистину бешеный; прошлое в виде службы в боевых точках даёт знать о себе. там ему и вышибли напрочь все мозги. поговаривают, по ночам его мучает птср, но том же не сучка бруно, чтобы это проверять, как и верить каждой дешёвой сплетне, впрочем, в то, что в башке этого ублюдка хоть когда-то была доля разумности - ему верится ещё меньше. что бы там ни говорили о его сопернике, том-то тоже не лыком шит и на голову отпилен, они равны, и ему хватает сноровки и дикости решений. не хватает только внимания, потому что пару очень неудачных ударов он пропускает, не хорошо так, тело после «спасибо» не скажет. пока собственный левый усиленно заливает влажным багрянцем, в узких щёлках глаз напротив искрами плещется живая ненависть. том в ответ на неё гогочет, как припадочный, и отправляет наконец зарвавшуюся псину в нокаут. вымотанный им настолько, что едва не падает сверху, следом за ним.

[indent] бутч кричит так, что ушные перепонки трещат на грани фола - «томми бой, мы сорвали куш», - будто бы могло быть иначе, тому начхать, тому кажется, что его провернули через мясорубку и торопливо слепили наново. ему хочется принять горизонтальное положение. не дышать вовсе. чтобы каждый вздох перестал отдавать в рёбрах раскаленной сталью. в глазах пляшут угольно-смазанные точки. бруно – ни черта не малый, как уверял зрителей конферансье, в нём добрых фунтов триста чистого веса и сила удара схожа с прихлопнувшей его наковальней, что прошлась по оси со всех сторон.

             том склабится на зрителей.
             и как раненый зверь спешит скрыться во тьме, вытираясь наспех ладонями, на деле размазывая только разбитое. малюет алой струной слюны по молочному. вид у него после боев всегда устрашающий, может, хоть так в подворотнях будут скорее сваливать от него подальше на все четыре стороны. впрочем, у этого «кота» раньше вместо когтей в карманах всегда водилась парочка стилетов, о чем знал каждый, кому не повезло перейти дорогу тому.
             том в подсобке ребра заматывает наспех, настолько некрепко, что полная фикция и бесполезность действия - на поверхности. стреляет у каких-то нариков иглу, брезгливо её обрабатывая, чтобы залатать порванное ухо - зашивает наживую - от натянутой толстовки тут же тянется спиртовой флёр. серый худи его как вторая шерсть – с впитавшимися пóтом, кровью и где-то на альвеолах - его тёзкой по фамилии форд. алгоритм отлажен и методичен. скоро от томаса не останется ничего. он равнодушно проводит языком по зубам, один дальний шатается, тут же его выкашливает. пиздец. вся его работа для того, чтобы эти же зеленые со стариком би франклином просирать на свое здоровье, впрочем, ни черта, ведь латать себя в лечебнице – последнее в списке его насущных дел. том сворачивает тугую пачку в карман, бросая напоследок бутчу, что он сегодня пас и чтобы веселились без него. он знает, что старый друг разочарован. но всё веселье тома сейчас – петля спокойствия.

             в этом весь он - делать вид, что всё зашибенно, пока кулем идёшь на дно. даже если приземление окажется жёстким, том всё равно упадет на ноги.

             эти самые ноги снова ведут его домой.
             кусками.

             из-за того, что легавые любят устраивать облавы, приходится постоянно менять локации, и сегодняшняя оказалась не самой близкой.             
             дома лампочка в коридоре противно мигает дважды, она в своём цикле выгорания, том его уже перешагнул, но начинает думать, что это у него периодически меркнет перед глазами. сходу налетевший на него (откуда он только взялся? караулил поворот ключа? в своей норке чересчур одиноко для шумного парнишки?) джерри что-то от него требует. том слышит лишь волны фонового шума. том набирает воздух в лёгкие - всё, чего ему сейчас хочется - выйти на сраные окраины и в голос заорать, но вот: четыре стены, потолок, всё тот же джерри. и орать сил совсем не хватает, выдыхает со свистом, так ничего и не сказав. тело ещё на адреналине и жаждет азарта, но том так заебался, кажется, бруно вышиб из него всю дурную душонку. от доебок мелкого только тошно вдвойне.

             дома полнейший срач. но это не страшно. страшно то, что дом таковым быть перестал с появлением там одного паренька. ещё страшнее то, что самообман тома шит белыми нитями, и всё ровно наоборот. страшно то, что вверх дном перевернуты его л-и-ч-н-ы-е вещи. но том держится.
             не сказав ни слова, проходит мимо. курс ровный. на лице не дрогнет ни один мускул. бойкот полный. он будет его игнорировать. он полностью спокоен и в душевном равновесии с самим собой и вселенной. да, точно, глубоко вздохнув, том будет игнорировать джерри сегодня по полной программе, никакого внимания к его персоне, лишних взглядов и слов, ничего. он закинется чем-нибудь горячим, что отдаленно напоминает свежую еду, - стейком, хочется мяса, желательно с кровью,- и закроется в своей спальне, наглухо захлопнув дверь. очень жаль, что рот его соседа не захлопывается так же. просто пройдет мимо. наберется терпения и…
[indent]  [indent] [failed]
[indent] [indent] [indent]  [indent]    красные огоньки загораются в томовых глазах...
             и тут же гаснут, словно заряд потерян. нет. пофиг. вообще. джерри что-то пищит или ему показалось? полый вакуум, возможно, он благосклонно кивнет, сделав вид, будто слушает. возможно, снова вздохнет, слишком глубоко, чтоб теперь зайтись в кашле, что сплошь из хрипов, и это ещё хуже; том по инерции цепляется слепо за стену в мерзкий цветочек. вестибулярка махнула ручкой и вышла в окно. и он бы, с удовольствием, шагнул следом. но всё ещё лелеет надежду найти в холодильнике что-то съестное, кроме пустоты. желательно слизать соль с ран и опрокинуть текилу. желательно вперемешку с кровавой мэри, и желательно, чтобы кровавой она была не от его слюней. но, смутно кажется, последние запасы алкоголя надолго не задержались в предыдущую его попойку, и порожние полки встречают радушно.

[indent] откашлявшись, том замирает как восковой, определенно забывая моргать, задумчиво и в упор смотрит в лицо джерри, словно впервые, словно собрался сожрать именно его, целиком, смотрит, но не видит. оттолкнуть бы с дороги. притянуть ближе, чтобы ошалел и свалил сам. верное - молча обойти полукругом по дуге. том ни черта не видит, мыльные круги, ни черта, кроме того, что у мальчишки зрачки огромные – том бы удивился, но его спектр эмоций поразительно вырван с корнем - ты опять под кайфом что ли, мышонок? ничего нового. в их эндшпиле будут три точки. и чье-то надгробие.

[indent] том устало плюхается (рушится, морщась от боли) на продавленный диван. прикрывая глаза, будто джерри - лучшая колыбельная. плевать. может же быть и ему всё равно? может же безразличие кусаться за пятки, облизываясь хищно?

[indent]> щас бы захэдканонить, конечно, что миколка должен в твиттере, когда мы с сашей сремся, философски сидеть, мол "они просят меня выбрать, кого я люблю больше, папу или маму, но никто так и не узнает, что, на самом деле, флот и водку"
ноль шансов на миколку

[indent]> я тут подумал. если миколка спит с моей бывшей женой, а у меня от нее, возможно, дети, то я буду в сложной этической ситуации. может быть, не предлагать ему спать с моей женой? пусть спит с друзьями... ну или сеченов вручит мне награду "отец года", когда я самоустранюсь от их воспитания. а, подождите, я же уже.

[indent]> а прикинь, ты приходишь ко мне домой, чтобы высказать мне свои длинные и агрессивные претензии, а я сижу с томиком тургенева в руках, под пледиком, умираю от температуры 36.8, как настоящий мужик, а твой офицер мне полку к стене прибивает. и мы такие "саша, это не то, что ты подумал, мы не замышляем против тебя революции".

[indent]> играли бы сеченова с захаровым, искали бы нечаева, все бы хорошо было, так нет блядь.

видно под читателем

Последняя пара ночей превратилась в клубок смазанных воспоминаний и непонятных, противных снов, которые хотелось забыть. Но чем чаще Гермиона их старалась стереть из памяти, тем ярче видела каждую подробность.
Вот она шла босиком по пустому холодному коридору Хогвартса. В руках обязательно – сломанная волшебная палочка, и даже самые простые заклинания – "люмус" и подобные – напрочь игнорировали магию. Её словно кто-то ждал за поворотом, тихонько взывал к ней, но чем ближе она приближалась к нему, чем дальше этот кто-то удалялся от неё. В сегодняшнем сне ей удалось подняться в западную башню и снова обнаружить там раненную Пэнси Паркинсон. Только в этот раз в её арсенале не оказалось колдовства, сумки, полной лекарств, а знания в колдомедицине куда-то улетучились. Гермиона просто стояла и смотрела, как кровь вытекала из тела слизеринки, медленно расползалась по каменному полу совятни и дотягивалась до её босых окоченелых ног. От её сдавленного крика проснулись соседки, кинули в неё мягкими бордовыми подушками и что-то сумбурно прошептали, кажется, прося ещё чуточку поспать. Из-за нового сна вспотели ладони и спина, к которой так неприятно прилипла тонкая ночная рубашка. Солнце только-только появлялось на горизонте, поэтому делать было нечего, разве что подняться и отправиться в душевую комнату и попытаться смыть с себя неприятные сновидения. Выпросить какую-нибудь настойку для крепкого сна? Надо попросить у мадам Помфри.. Опустив ноги на мягкий коврик с гербом родного факультета, Гермиона потерла свои бледные щеки и проследила за тем, как солнце уже пересекло горизонт. Мадам Помфри.. Стоит ли зайти к Пэнси? Будет ли это правильно?
Плечи немного подрагивали, пока прохладная вода стекала по ним вниз на поясницу и на аккуратные ноги с парой синяков в области бёдер – иногда она сшибала собой острые углы учебных парт. Обычно так рано в душевой комнате студентки не блуждали, выпрашивая соседок поторопиться, поэтому Гермиона позволила себе дольше находиться под струёй воды, меняя температуру и продолжая вздрагивать, когда лед становился пламенем. – Может, я стала чересчур впечатлительной... – За почти шесть лет жутких приключений с её лучшим другом ей удавалось сохранять себя в настоящем, не ломаться из-за каких-либо трудностей и всегда быстро реагировать в сложных ситуациях. Ей порой нравилось анализировать свои действия после всех ужасных событий, думая над тем, что бы и где бы стоило сделать иначе для спасения своих друзей и тех, кто был рядом. Гермиона надеялась однажды стать тем, на кого можно было положиться в любую минуту. Пока что, стоя обнаженной в душевой, она чувствовала себя недостаточно натасканной в важных знаниях или умениях. Кажется, этот вечер кто-то точно проведет в библиотеке.
Завтрак оказался пресным и невкусным – на самом деле, домовые эльфы как всегда прекрасно справились со своими обязанностям, но при плохом настроении и некой внезапной растерянности Гермиона всегда теряла аппетит, не чувствовала вкус еды и даже забывала пить воду. Рядом Гарри опасливо смотрел по сторонам, надеясь увидеть профессора Дамблдора. Вчера вечером в гостиной Гриффиндора она слушала, как Рон убеждал венценосного друга в том, что профессор очень сильно занят и, конечно, не может нарочно бегать от своего любимого ученика. Кажется, Уизли действительно верил в то, что говорил, а вот его друзья молча и скептически смотрели в ответ и сомневались в каждой его гипотезе. Когда Гермиона потянулась за тыквенным соком, кто-то громко рассмеялся за столом Слизерина. Обернувшись, ей захотелось сверкнуть недовольно взглядом, но она споткнулась о взволнованное лицо Драко Малфоя. – Малфой выглядит больным и напуганным. – Она нахмурилась и быстро отвернулась обратно, краем глаза заметив, как на неё резко посмотрел Теодор Нотт, близкий друг белобрысой напасти. Отмахнувшись от мыслей про нездоровый вид Малфоя и этот странный взгляд Нотта, Гермиона отодвинула от себя полную еды тарелку и встала из-за стола. В этот момент к ним присоединились близнецы Уизли, поэтому недовольный ответ Рона на то ли замечание Гермионы, то ли на то, что она куда-то собралась, утонул в рассказах старших о каких-то новых изобретенных кислых конфетах, от которых лицо покрывалось вонючими желтыми цветами. Ну и гадость.
В первой половине дня учебное расписание оказалось настолько сложным, что даже лучшая ученица курса усомнилась в адекватности того, кто его составлял. Стоя около фонтанчика с водой, Гермиона наклонилась сделать пару глотков и заметила, как слизеринские мантии проследовали за угол. На самом деле ещё с самого утра ей хотелось наведаться в больничное крыло, чтобы узнать, как чувствует себя Паркинсон – может, ей что-нибудь было нужно? Или мадам Помфри хотела что-то уточнить у Грейнджер? Конечно, если б в этом и, правда, была необходимость, то желания Пэнси утолили бы её друзья, а вопросы врачевательницы задали бы напрямую Гермионе, вызвав её к себе. Кажется, Гермиона просто волновалась за сокурсницу. Увидеть её в кровавой луже, бездыханную и совершенно одну – это до сих пор не укладывалось у неё в голове. Почему и зачем? Неужели, в Слизерине творилась какая-то чертовщина? И Малфой утром выглядел очень странно. Страннее обычного. Вернее, там всегда всё было не в порядке, как ей казалось, но лишать себя из-за этого жизни? И было ли это умышленно? Вдруг на неё кто-то напал? Хотя, Пэнси отрицала последнее и настаивала на том, что неудачно поэкспериментировала с заклинанием. Гермиона отказывалась верить в эту версию. Поэтому после травологии всё-таки отправилась в больничное крыло, чем крайне удивила Гарри – от него не удалось скрыть истинную причину быстрого шага лучшей подруги. Но мистер Поттер не стал её останавливать, как, впрочем, и провожать.
Мадам Помфри, как всегда в безупречном накрахмаленном переднике и с покрасневшим крючковатым носом, не пустила Гермиону к больной, добавив, что она сейчас отдыхала. Покрутив немного свои испачканные чернилами пальцы, Грейнджер кивнула на откровенную, но, видимо, спасительную ложь и достала из сумки пакетик со сладким печеньем не из запасов старших Уизли, конечно. – Передайте это, пожалуйста, Пэнси. Чаще всего.. сладкое неплохо так..помогает отдыхать. – По крайней мере обычные люди часто прибегали к разного рода вкусностям, чтобы поднять себе настроение после тяжелого дня. Хотя, наверное, в случае с Паркинсон стоило принести бутылку чего-нибудь горячительного и шоколадные конфеты с горькой вишневой начинкой. Уставившись на пустую картину в школьной коридоре – на ней точно должен был красоваться пастух – она задумалась над тем, откуда у неё такое стереотипное мнение о Пэнси и что в противовес этому Паркинсон думала о ней?
Послеобеденное время превратилось в одну сплошную беседу об огромной необходимости устроить какую-нибудь секретную вылазку за сливочным пивом, огневиски и маленькими разноцветными конфетами со смешным названием и совершенно несмешным эффектом. Всем резко понадобилось отдохнуть, "выйти за грани разумного", подышать свежим воздухом и слегка остынуть – студенты на себе всячески ощущали взволнованность преподавателей, надвигающуюся опасность и каждодневное усугубления ситуации в магическом мире.
До самого вечера Гермиона просидела в многолюдной, но тихой гостиной факультета, пытаясь успокоить разволновавшегося Гарри, и убедить Рона не отпускать так громко грязные штуки в сторону слизеринцев. Да, конечно, их родители могли поддерживать сторону Темного Лорда, но не все же змеиные придерживались того же мнения. Или все?
Всерьёз задавшись этим вопросом и снова вернувшись к мыслям о Пэнси, мисс Гренйджер отправилась в единственное спокойное и понятное для неё место в Хогвартсе – школьную библиотеку. Внутри пахло старым пергаментом, разлитыми чернилами и черничными пастилками из "Сладкого королевства". В животе у волшебницы заурчало, потому что за ужином ей так и не удалось нормально поесть. В сумке, на удивление, не оказалось ничего из съестного (кажется, тот пакетик с печеньем был последним), хотя она всегда пополняла запасы "на всякий случай". И не только еды. Внутри её личного царства было много лекарств, книжек, различных мелких приборов, удобной одежды и бинтов. Грейнджер готовилась к чему-то тяжелому, но пока отказывалась признаваться – к чему именно. Поэтому ей и удалось пару дней назад спасти Паркинсон: в её небольшой школьной сумке нашлась настойка бадьяна.
На голодный желудок были написаны два сочинения по защите от темных искусств и маленький очерк по трансфигурации. Гермиона не заметила, как приземлилась на старый учебник по нумерологии, в котором искала ответ на вопрос одной из заданных задачек. Безусловно, чтение и бурчание в животе составляли не лучшую компанию, но Грейнджер всячески игнорировала позывы отправиться на кухню к домашним эльфам и попросить у них что-нибудь вкусное и питательное. Например, малиновый кекс или лимонный пудинг. Или.. Мысли о еде почему-то ударились об очередное воспоминание о луже крови в совятне.  Она уже прилично задремала, когда послышался чей-то знакомый голос. Резко открыв глаза и оглядевшись по сторонам, гриффиндорка зачем-то поправила свои волосы и сонно прищурилась, глядя на слизеринца. У него была красивая, слегка пугающая улыбка и непослушные кудри. А ещё она вдруг обрадовалась, что рядом оказался он, а не кто-то с её факультета. – Привет. – Резко захлопнув огромную книгу, Гермиона тихонько чихнула от пыли, что небольшим клубком поднялась аккурат рядом с её носом. – Оу... Прости. – Снова осмотревшись, видимо, в поисках льда, чтобы потушить её смущение, Гермиона вернулась к сокурснику и нарочито непринужденно начала разговор. – Книга вполне себе сносная, если ты ищешь ответы на вопросы школьной программы. – Встав со стула, она обхватила руками потускневший тяжелый учебник и понесла его обратно на место. – Но, честно говоря, – Тео молчал, но ей захотелось продолжить, – я бы советовала обратить внимание на Руфуса Скримжета. Вот у него про нумерологию написано лучше, хоть и сложнее. – Водрузив фолиант на его полку, Гермиона снова чихнула, прикрыв рот, и стала отряхивать свою покрывшуюся пылью мантию. Один из желто-бордовых гольфов съехал наполовину вниз, но поправлять его она не решилась. – Думаю, тебе несложно будет освоить труды Скримжета. – Сейчас ей следовало бы приподнять несуществующие очки и деловито кивнуть. Да, мисс Грейнджер знала "очень умного Нотта из Слизерина", а не "друга Пэнси Паркинсон", которому она передала слизеринку той ночью. И осознание того, что она в этом вот так просто призналась, заставило её ещё больше покраснеть и сделать вид, что ничего особенного не произошло. Поэтому она вернулась к своему месту, всё ещё слегка в пыли от старых книг, и принялась собирать школьную сумку. Библиотека скоро закрывалась. Повсюду вот-вот должны были погаснуть свечи. И всё бы ничего, но её живот снова напомнил ей о том, что стоило бы внушительно перекусить. Вот если бы она не сбежала из гриффиндорской гостиной, то могла бы сейчас быть на межфакультетском нервном сабантуе и уплетать какие-нибудь соленые галеты с сырным соусом. Подняв смущенный и голодный взгляд на Нотта, Гермиона положила ладонь поверх мантии, словно пыталась скрыть предателя под одеждой, и чуть улыбнулась. – С ужином сегодня как-то не вышло. – И зачем она ему это сказала? Потом об этом обязательно подумает.

[indent] В сложившихся обстоятельствах у Амалы даже был выбран термин для подобного, заранее подготовленный, выверенный и подогнанный под размеры врастающего во внутренности чувства вины, что норовило поломать реберную клетку, пускало  метостазы отчаяния, как неизлечимая болезнь, которая поражала все внутри слишком быстро, заставляя тонкие пальцы сильнее сжимать подол дорогого сари, что так и не сняла прибыв в выделенные для нее покои, в доме Дубеев; тот самый термин, что оправдывал каждый ее последующий шаг в густой тиши ночного коридора, в котором не проседали половицы, как в доме четы Чаухан, но уши и глаза в этом доме имели даже стены, и каждый звук, кажется, был оглушающе громким, а стук своего собственного сердца можно было бы услышать на другом конце Калькутты.

[indent] Это оправдание крутилось на ее языке, горьким привкусом лечебных настоев бабули Индиры, резонировало в мыслях сухим голосом Габриэля Гранта, что еще сегодня с утра сидел напротив нее, на первом этаже посольства, пока Киллиан готовил на всех кофе и как-то безразлично, словно вещал о совершенно отвратительной нынче погоде в Британии, как положено по всем нормам этикета в светском обществе, если бы хоть кто-то из них к этому самому обществу принадлежал, или сводке не интересных ему Калькуттских новостей, что были прочитаны парой минут ранее, говорил о вводе на территорию Индии британских военных, резко замолкая, когда в маленькое помещение заходила секретарша, сетуя, что тот навел шуму по самым верхам - Амала слишком сильно хмурилась, пытаясь вразумить британца там, где столкновение с местными не принесло бы очков в пользу англичан, где и без того к ним относились с плохо скрываемых раздражением, а где и с плохо прикрытой ненавистью.

[indent] Габриэль кривил губы и щурил янтарные глаза, будто бы только сейчас осознавал, кто сидит перед ним сокрытый узорами мехенди на руках и дорогой тканью сари - не отыскать англичанку, что заставили прибыть на индийскую землю для помощи в понятии дикой и варварской культуры местных. Резко замолкал, словно Амала не меньше местных была виновата во всех приключившихся напастях, а то и больше - памятуя подробные отчеты Эммета Роуза относительно прибывшего в ним индолога. Пожалуй, единственные отчеты, которые действительно были полны информацией, что достались Гранту от предшественника, касались именно сидящей напротив девушки - и никак не расследуемого ими дела. Он обрывал совершенно бесполезный, по его мнению, разговор сухо, почти официально, где у самой Амалы закрадывалось нехорошее предчувствие, что впредь ей дорога в посольство британии, как члена следственной группы, пускай и бывшего, - закрыта, даже если сидящая рядом Лима плотно сжимала пальцами кофейную чашку, недовольно хмурясь, лучше других осознавая этот не терпящий возражения тон. Габриэль Грань четко давал понять - он не покинет Индию оставив Дубеев безнаказанными; сама Амала была совершенно точно уверена, что Грант делает самую огромную ошибку, по сравнению с которой все, что успела натворить следственная группа, включая незаконное проникновение в полицейский участок, - детская забава. Габриэль Грант норовил поджечь весь этот Калькуттский "лес", что охранял местного тигра, будь он трижды проклят. Надеяться, что этот самый хищник останется в стороне - не приходилось, как и верить в то, что все может обойтись малой кровью. Амала бы назвала эту ошибку не иначе как фатальной.

[indent] В иных обстоятельствах для подобного даже существовал термин - профессиональная деформация. Об этом когда-то говорила Лима, цепляяся пальцами за ее руку, бросая натянутое - не люблю жестокости над животными, с людьми казалось такой проблемы не было. Сама Мала считая удары собственно сердца, в тихой полутьме комнаты, которую разбавлял лишь серебристый серп луны, что поглядывал сквозь не плотно задернутые шторы, не могла понять, когда все так кардинально поменялось для нее. Куда из ее лексикона пропало словосочетание "звериная жестокость", когда она смотрела на самое первое тело, что довелось лицезреть на узких улочках Калькутты, которое казалось навсегда отпечатается в сознании, иссохшейся изуродованной куклой, что брошена наигравшимся хозяином, а точнее хозяйкой; куда из ее тела пропал этот дикий, первобытный страх, что заставлял деревенеть конечности и  зверем, что боялся быть загнанным в угол, скрываться в проулках, петляя все дальше и дальше, пока не окажется в логове хищника покрупнее. Того, кто может защитить.

[indent] Амала не могла сказать даже тогда, когда с тихим щелчком прикрывала дверь покоев старшего наследника семьи Дубей, когда в ее лексиконе появилось это неприятно колющее кончики пальцев - вынужденная жертва. Она была уверена, что похоже оправдывалось каждое ритуальное жертвоприношение, что творилось руками главного жреца; озвучивалось на подобных сегодняшнему собраниях, где словно очередную тантру возносили почести богине и просьбы о ее благосклонности. Осознавала с какой-то кристальной ясностью, что они были похожи даже больше, чем готова признаться самой себе и дело было не в общих чертах, которых у Амрита с ее младшим братом и того было больше, а с холодным блеском, что селился на самом дне глаз.

[indent] Амрит Дубей был ее вынужденной жертвой, которая должна была быть принесена во благо; даже если в какой-то момент  казалось, что заходящееся в ужасе, от подобной мысли, сердце проломит остов ребер, а кожу бедра весь вечер жгло тонкое лезвие ножа - Мала была уверена, что ни один из ее новых знакомых в посольстве не оценил бы подобной выходки.

[indent] Даже если взгляд ясных глаз и это нахальное выражение лица, с улыбкой на уголок губ, что всегда сопровождали каждое их общение, все меньше раздражали, по прошествии времени, - заставляя тянуться ближе к источнику столь противоречивых эмоций - будет ее каждодневным кошмаром на протяжении доставшихся ей лет жизни. Амала понимала, что должна что-то предпринять - находила самый легкий и самый трудный, в один момент, путь, что скользнувшей в подсознание мыслью укрепился в самом темном уголке ее души  - если покончить с главным наследником семьи Дубей, все решится само.

[indent] В какой-то момент ей даже казалось, что это будет просто. Именно так ей нашептывало подсознание, всего лишь один уверенный росчерк рукой - это ведь не может быть сложно. Весь этот кошмар затеянный Грантом перестанет маячить на горизонте, обещая утопить город в реках крови.

[indent] Это не могло быть еще труднее, чем уже было. Когда глаза давно привыкшие к полутьме помещения цепляли ставшие привычными черты, похожие, но в тоже время столь кардинально отличающиеся от того, что не раз украдкой разглядывала, одновременно боясь и нахально надеясь быть пойманной.

[indent] Спящий Амрит мог показаться даже беззащитным, расслабленным и спокойным, совершенно не подозревающим и не ожидающим того, что должно было произойти. Мала думала о том, стоит ли просить прощения у того, кто мысленной мольбы понять уже больше никогда не услышит; боролась с навязчивым желанием нежно коснуться в последний раз смоляной пряди волос, - потому что, казалось, не добрала того, что им было положено, пока еще ощущала как кончики пальцев опаляет горячее дыхание, а сильное сердце гулко качает кровь, кажется в ее собственной груди. Пока еще был жив человек, что напрасно доверился и впустил в дом, что подставил спину под удар, обнажил незащищенную кожу горла, совершенно не ожидая, что чужие тонкие пальцы сомкнуться на рукояти ножа, немея о напряжения - невозможности сильнее надавить, даже если зажмурить глаза, неосознанно опираясь коленом в кровать, чтобы было удобнее. Запоздало понимать, что с закрытыми глазами еще хуже, потому что сердце готово разорваться на части, а дыхание сбивает подступающая истерика, но так и не убрать холодное лезвие, потому что альтернатива - реки крови, что впитает проклятая земля; а она не может допустить второй Клифаграми там, где первый оказался такой же ее виной, даже если неосознанной.

[indent] Пожалуй, каждый из них в этой истории был виноватый по умолчанию. Вот, только, к ужасу Амалы - выживал, казалось, только один; и она упускала свой шанс.

     мне бы стать сигаретой // и развеяться п е п л о м по ветру

[indent] томаса откидывает как шарнирную марионетку, но тут же возвращает обратно - волной адреналиновой толпы (он их воплями пропитывается и сам). возвращает назад, туда, где вовсе нет места этим людям, туда, где кости хрустят, что битое стекло под ногами, туда, где том азартом краткий миг по-настоящему живет, а не существует, в свой (или нет) звёздный час. каждый нейрон его – дрожащий от предвкушения оголённый крик. персональная квинтэссенция, чтобы чувствовать себя живым, проста: дерись каждый раз как в последний, не на жизнь, а на смерть, дерись, пока ещё дышишь, - и это куда лучше самого дорогого кайфа и самого длительного оргазма. это его одержимость. горячечная страсть, с которой точно не будет ремиссии.

[indent] бруно – воистину бешеный; прошлое в виде службы в боевых точках даёт знать о себе. там ему и вышибли напрочь все мозги. поговаривают, по ночам его мучает птср, но том же не сучка бруно, чтобы это проверять, как и верить каждой дешёвой сплетне, впрочем, в то, что в башке этого ублюдка хоть когда-то была доля разумности - ему верится ещё меньше. что бы там ни говорили о его сопернике, том-то тоже не лыком шит и на голову отпилен, они равны, и ему хватает сноровки и дикости решений. не хватает только внимания, потому что пару очень неудачных ударов он пропускает, не хорошо так, тело после «спасибо» не скажет. пока собственный левый усиленно заливает влажным багрянцем, в узких щёлках глаз напротив искрами плещется живая ненависть. том в ответ на неё гогочет, как припадочный, и отправляет наконец зарвавшуюся псину в нокаут. вымотанный им настолько, что едва не падает сверху, следом за ним.

[indent] бутч кричит так, что ушные перепонки трещат на грани фола - «томми бой, мы сорвали куш», - будто бы могло быть иначе, тому начхать, тому кажется, что его провернули через мясорубку и торопливо слепили наново. ему хочется принять горизонтальное положение. не дышать вовсе. чтобы каждый вздох перестал отдавать в рёбрах раскаленной сталью. в глазах пляшут угольно-смазанные точки. бруно – ни черта не малый, как уверял зрителей конферансье, в нём добрых фунтов триста чистого веса и сила удара схожа с прихлопнувшей его наковальней, что прошлась по оси со всех сторон.

             том склабится на зрителей.
             и как раненый зверь спешит скрыться во тьме, вытираясь наспех ладонями, на деле размазывая только разбитое. малюет алой струной слюны по молочному. вид у него после боев всегда устрашающий, может, хоть так в подворотнях будут скорее сваливать от него подальше на все четыре стороны. впрочем, у этого «кота» раньше вместо когтей в карманах всегда водилась парочка стилетов, о чем знал каждый, кому не повезло перейти дорогу тому.
             том в подсобке ребра заматывает наспех, настолько некрепко, что полная фикция и бесполезность действия - на поверхности. стреляет у каких-то нариков иглу, брезгливо её обрабатывая, чтобы залатать порванное ухо - зашивает наживую - от натянутой толстовки тут же тянется спиртовой флёр. серый худи его как вторая шерсть – с впитавшимися пóтом, кровью и где-то на альвеолах - его тёзкой по фамилии форд. алгоритм отлажен и методичен. скоро от томаса не останется ничего. он равнодушно проводит языком по зубам, один дальний шатается, тут же его выкашливает. пиздец. вся его работа для того, чтобы эти же зеленые со стариком би франклином просирать на свое здоровье, впрочем, ни черта, ведь латать себя в лечебнице – последнее в списке его насущных дел. том сворачивает тугую пачку в карман, бросая напоследок бутчу, что он сегодня пас и чтобы веселились без него. он знает, что старый друг разочарован. но всё веселье тома сейчас – петля спокойствия.

             в этом весь он - делать вид, что всё зашибенно, пока кулем идёшь на дно. даже если приземление окажется жёстким, том всё равно упадет на ноги.

             эти самые ноги снова ведут его домой.
             кусками.

             из-за того, что легавые любят устраивать облавы, приходится постоянно менять локации, и сегодняшняя оказалась не самой близкой.             
             дома лампочка в коридоре противно мигает дважды, она в своём цикле выгорания, том его уже перешагнул, но начинает думать, что это у него периодически меркнет перед глазами. сходу налетевший на него (откуда он только взялся? караулил поворот ключа? в своей норке чересчур одиноко для шумного парнишки?) джерри что-то от него требует. том слышит лишь волны фонового шума. том набирает воздух в лёгкие - всё, чего ему сейчас хочется - выйти на сраные окраины и в голос заорать, но вот: четыре стены, потолок, всё тот же джерри. и орать сил совсем не хватает, выдыхает со свистом, так ничего и не сказав. тело ещё на адреналине и жаждет азарта, но том так заебался, кажется, бруно вышиб из него всю дурную душонку. от доебок мелкого только тошно вдвойне.

             дома полнейший срач. но это не страшно. страшно то, что дом таковым быть перестал с появлением там одного паренька. ещё страшнее то, что самообман тома шит белыми нитями, и всё ровно наоборот. страшно то, что вверх дном перевернуты его л-и-ч-н-ы-е вещи. но том держится.
             не сказав ни слова, проходит мимо. курс ровный. на лице не дрогнет ни один мускул. бойкот полный. он будет его игнорировать. он полностью спокоен и в душевном равновесии с самим собой и вселенной. да, точно, глубоко вздохнув, том будет игнорировать джерри сегодня по полной программе, никакого внимания к его персоне, лишних взглядов и слов, ничего. он закинется чем-нибудь горячим, что отдаленно напоминает свежую еду, - стейком, хочется мяса, желательно с кровью,- и закроется в своей спальне, наглухо захлопнув дверь. очень жаль, что рот его соседа не захлопывается так же. просто пройдет мимо. наберется терпения и…
[indent]  [indent] [failed]
[indent] [indent] [indent]  [indent]    красные огоньки загораются в томовых глазах...
             и тут же гаснут, словно заряд потерян. нет. пофиг. вообще. джерри что-то пищит или ему показалось? полый вакуум, возможно, он благосклонно кивнет, сделав вид, будто слушает. возможно, снова вздохнет, слишком глубоко, чтоб теперь зайтись в кашле, что сплошь из хрипов, и это ещё хуже; том по инерции цепляется слепо за стену в мерзкий цветочек. вестибулярка махнула ручкой и вышла в окно. и он бы, с удовольствием, шагнул следом. но всё ещё лелеет надежду найти в холодильнике что-то съестное, кроме пустоты. желательно слизать соль с ран и опрокинуть текилу. желательно вперемешку с кровавой мэри, и желательно, чтобы кровавой она была не от его слюней. но, смутно кажется, последние запасы алкоголя надолго не задержались в предыдущую его попойку, и порожние полки встречают радушно.

[indent] откашлявшись, том замирает как восковой, определенно забывая моргать, задумчиво и в упор смотрит в лицо джерри, словно впервые, словно собрался сожрать именно его, целиком, смотрит, но не видит. оттолкнуть бы с дороги. притянуть ближе, чтобы ошалел и свалил сам. верное - молча обойти полукругом по дуге. том ни черта не видит, мыльные круги, ни черта, кроме того, что у мальчишки зрачки огромные – том бы удивился, но его спектр эмоций поразительно вырван с корнем - ты опять под кайфом что ли, мышонок? ничего нового. в их эндшпиле будут три точки. и чье-то надгробие.

[indent] том устало плюхается (рушится, морщась от боли) на продавленный диван. прикрывая глаза, будто джерри - лучшая колыбельная. плевать. может же быть и ему всё равно? может же безразличие кусаться за пятки, облизываясь хищно?

Хибари не соизволил.
Атомные бомбы никому ничего не должны.
Услышь Хибари последнее лично - предложил бы Дино пойти туда, куда ему, по его мнению, должны.
Не размениваясь на лишние телодвижения.

Слегка скосил взгляд на мониторы, транслирующие происходящее с камер видеонаблюдения, беззвучно усмехнулся. Если конь помнит хотя бы десятую часть того, чему сам же и учил Кёю, то должен сообразить: коробочке плевать, враги рядом или союзники. Идея неплоха - Хибари бы воспользовался ею, не задумываясь - однако он видел, как работает Солнце. Выжженные поля, раскаленный песок, красота совершенного очищения, и более ничего. Дино не торопился вступать в бой лично - в этом была своя логика. Кёя до сих пор не может четко разъяснить, как работают стихии, наблюдения говорят сами за себя. Даже скудных познаний касательно кроткого, но упертого нрава Каваллоне хватало для понимания, что тот не станет рисковать своими людьми. Хотя бы потому, что невелика вероятность того, что впоследствии он сможет выйти обратно.

Кёя поднялся с места, с хрустом потянувшись. Этажом ниже - минус третий - находится личная гостиная, в которую запрещено пускать гостей, а также личный сад. Еще одно оспаривание факта, что птицы под землей не живут, проведенная вода не течет, бамбук не приживается; еще одно подтверждение - все прекрасно живет, течет и приживается, если приложить достаточно усилий. После обустройства сюда не ступал даже Кусакабе, что говорить о прочих.
Дино тоже не ступит, если продолжит в том же духе.
Но сейчас Хибари молча протянул телефон заместителю и отвернулся, затягивая пояс кимоно. Что бы после не пытался донести Каваллоне, Кёя не настроен с ним драться - драк за последний месяц было предостаточно, исключительно в целях соблюдения закона, что установился, едва Организация облюбовала конкретно этот участок земли. Когда нет внятного ответа, приходится устанавливать свои правила. Необходимость оных начинала попахивать не просто личным желанием, но и чужой непрошибаемой глупостью.
Хибари утомился не меньше.

- Проходи один или проваливай отсюда, - проговорил голос Тетсу в чужой динамик, просто потому что Кёя хочет именно так и лень разговаривать.
Можно отделаться от Вонголы, любого из них. Десятый дон Каваллоне воодушевления никогда не терял. Стратегию "просто разведи Кёю на драку" Хибари раскусил давно и теперь - теперь им с Дино делить нечего, кроме личного времени самого Хибари. У коня, стало быть, его имелось бесконечное множество.

Разумеется, никто из облачных копий не тронул Дино и пальцем. Трех коней на одной лужайке Хибари не вынесет; положа руку на сердце, Дино и в единственном экземпляре - перебор. Тому достаточно сделать пару шагов к направлению ко входу, шагнуть через слабую дымку инородного Пламени и оказаться внутри, но Хибари знает бывшего наставника так хорошо, насколько в принципе способен знать кого-либо. Связь Каваллоне со своими людьми - обоюдная связь - её Хибари расценивал как слабость, одну из, и если Дино не решится проследовать в одиночестве, разговаривать им не о чем.

Это была плохая идея.
Это была плохая идея - я знал это еще когда она только пришла ко мне в голову, еще когда я предложил [вынудил, заставил] это Мастеру. Не как раньше - "давай путешествовать вместе, мы столько всего могли бы сделать вместе", я, может, не перестал быть идиотом, но по крайней мере перестал надеяться хоть на что-то хорошее во всем, что касалось его. Теперь Мастер был скорее пленником, хотя условия изначально преподносились как взаимовыгодные. Теперь - ни шагу в сторону, никаких долгих выходов на поверхность, не прикасаться к консоли, не приставать к Яз с попытками вывернуть ее мышление наизнанку. Мастер как смертельно опасная змея [всегда был], и моя бы воля, я бы заперла его к одной из дальних комнат, вот только тогда не выйдет нормально исследовать Сайбириум, засевший в его мозгу, и ТАРДИС такое тоже не сильно нравится. Старушка в бешенстве на меня за принятое решение - я чувствую это по едва слышному гулу везде, где ступает его нога, и я отлично ее понимаю. Он сам, от макушки до пят, от первой инкарнации и до последней - сплошь живой памятник моим ошибкам и моему никому не нужному милосердию. ТАРДИС слишком хорошо помнит все, что он с ней творил, и я не могу винить ее в нелюбви. Мастер сейчас весь ей окружен.
Но сложнее всего сейчас, конечно, приходится Яз - и по-хорошему, мне вывести бы ее из этого уравнения, вернуть домой, потому что сейчас не время для приключений, и гнетущая атмосфера недоверия, заполнившая коридоры, не отражается на ней хорошо. Но в этом ведь и проблема. Ее дома больше нет [как и моего, а был ли он вообще, а знала ли я его?], и выходить за пределы ТАРДИС ей нельзя. Парадокс сдерживается только внутри ее стен, еще лучше - в центре вортекса, где мы и держимся уже какое-то время, возвращаемся туда раз за разом как на постоянное место стоянки. Время от времени я путешествую в разные эпохи, пытаясь распутать этот безумный клубок изменений самостоятельно, без участия Мастера, и ничего не выходит. Он нужен мне, и это чувство тоски, отчаяния и ненависти худшее, что я когда-либо чувствовал.
Из того, что я вообще помню.

Монастырский колокол настигает меня на полпути к комнате Яз - прошибает неверием, верой, уверенностью. Лампы мигают, будто не уверены, стоит ли переходить в режим тревоги, вся ТАРДИС, кажется, содрогается. Это очень плохо, это хуже, чем я мог бы себе представить; я срываюсь с места, сворачиваю в сторону консольной, едва не впечатавшись в стену, бегу со всех ног. Что-то происходит, что-то очень, очень плохое, я не знаю, как Мастер умудрился подобраться к ней через все уровни защиты, ах да, он же гений, мы же всегда играли на равных, что бы ни происходило. При всем этом, при всех исходных данных, при моем знании, что рано или поздно это случится, нападение на ТАРДИС все равно застает меня почему-то врасплох - неужели надеялась, что он всерьез решит принять помощь? - я влетаю в комнату и вижу его, под консолью, с закатанными рукавами, лезет руками в... в...
ТАРДИС воет от боли, от напряжения, это слишком жестоко, неправильно, ужасно. Колокол бьет так сильно, что это похоже на биение единственного, но гигантского, сердца. Медлить больше нельзя.
И я не медлю: Мастер так погружен в свое дело, во всех смыслах, что вообще не слышит реальность. И она возвращается к нему ударом молотка для консоли по затылку.