Пример поста:
под покрывалом живут монстры, только мы их не видим. у жени они живут под ребрами, за легкими и где-то в сердце. правда лишь в том, что у них есть и черная и белая стороны. под вопросом никогда не стояли черты характера, они замечены на лице, в движениях, и в неотъемлемой части умеющего говорить человека, устах. брань всегда срывалась с его уст, это его грязная фишка, которой он научился за годы своей жизни. ему плевать, что люди вокруг смотрят, плевать, что орать на всю улицу благим матом нельзя и возмутительно для остальных. в фог дейле ему с этим повезло, мало кто понимает какой словесный поток льется из его губ. никогда не затыкает его, не будет, потому что говорить никому не запрещали. всякий раз, когда ему давали предупреждение, он дипломатично кланялся вперед, извинялся и уходил, продолжая нецензурно вставлять уродливые слова. и продолжать весь список, состоящий из одних лишь негативов — так считает женя сам — то должно пройти ровно три года, чтобы окончить, чтобы понять, что это все правда. вместе с сигаретами и дымом резкость, но при этом проявить общительность не составит труда.

но здесь он уже просто никому не нужен со своим желанием говорить.

не сразу понимая, что происходит, он старается смотреть в сторону. сверлящий взгляд раздражает его снова и снова, заставляя руки сжаться в кулаки. он не экспонат, не статуя, он живой человек, не любящий когда незнакомцы выпиливают в нем дыру. быть может, если не имя с уст знакомого — по слуху внутрь, разбитыми осколками в сердце — голоса, женя давно бы оставил сингал под глазом смотрящему. имя было произнесено, имя осталось в его памяти, его имя, только его. голос эхом раздается в ушах, оно кажется таким далеким, но одновременно пылким и обжигающем. ему бы слезы разорванных фонтаном труб выпустить погулять, ему бы звезды на небе рассчитать воспоминаниями, ему бы стеклом по запястьям, чтобы точно проснуться, чтобы точно вернуться в реальность.

сжатая до предела ненависть ко всему происходящему вокруг испаряется в воздухе лопнувшим воздушным шаром. ему хочется вонзить искренность по самую грудь, увидеть все изнутри, чтобы насквозь, чтобы как в детстве быть связанными эмпатией. выстрелы грязных слов камнями ему в лицо. мысли-пузыри лопаются красотой незабываемых встреч после школы и неотъемлемыми взглядами поздно ночью.

ты знаешь, я тоже устал и тоже сбился с пути

в его крошечном сердце поселяется черный страх, покрывая краской смолы артерии: кажется жуткой красотой. бессмысленность прожитых дней возвращается на ощущения/прикосновения алых встреч фальшивого счастья. он не отпустил тогда, просто притворился, что ему уже все равно, что теперь отражение можно видеть лишь в зеркалах. чертил черту, стараясь шагнуть, чтобы начать с чего-то, но она белой линией красуется на асфальте в московском дворе. он не верил словам старых бабуль, но верил себе и ужасным вестям от полицейских, что больше его не существует, пропал, потерялся где-то в америке. казалось, что все может быть без него, но в деле у него отняли часть. разрезали на кусок, забрали, украли.

трудно любить всегда, проще ведь ненавидеть, поэтому боль по лопаткам ласковыми касаниями проходит, оставляя за собой неприятный/приятный зуд. затылок немного касается серой стены каменного дома и мурашки бегают от надвигающегося взрыва эмоций. смотрит в его зеленые, смотрит на себя, замечая синяк на лице, хочет коснуться, но срывается взглядом пьяницы на припухших губах. тянется непроизвольно-незаметно и выдыхает, как только знакомые — просто, блять, обними меня — руки больше не согревают.

не говорит, язык не выворачивает, предпочитая прятать слова в гортани. не выглядывайте, просто сидите здесь и на месте. смотрите и наблюдайте. ему хочется тоже вдруг закурить, отчего вместо приятных успокоений по привычке, отбирает пачку красных и фиолетовую зажигалку с влажного асфальта. губы плотным покровом обнимают конец оранжеватого фильтра, огонек пробуждает смерть, маревом гуляющую в легкие. горький вкус небесами над ним, вкусом ярким ложится этот запах имя которому а р т е м.

— темный, — обзывается кличками прошлого с крыш, проглатывая дыхательным путем никотиновую мглу. выпускает дымкой, закрывающую лицо. — ты, блять, в курсе, что тебя похоронили? — не смотрит, но с языка такая же ответная злость, пробравшаяся по позвоночнику прямиком в мозговые извилины. — ты, сука, похоронен! блядский выродок! ты знаешь, что с матерью стало? нет? с катушек она слетела. недавно вылечилась из своей депрессии, пока ты тут, блять, разгуливаешь, прячась. — нервно втягивает в себя убийство, оставляя на щеках ямочки и выпирающие острые скулы. — если ты вообще, блять, реален, — оставляет сигарету во рту, закручивает рукава толстовки от внезапной жары из-за ярости, пришедшей будто бы из земель ада, обнажая черные рисунки татуировок, которых при жизни темы не было. на тыльной стороне запястья красуется бинт, испачканный кровью. подмечает взгляд близнеца и усмехается, докуривая сигарету. — проснуться, — скидывает умерший окурок в ближайшую лужу, — хотел. прошелся лезвием, не помогло. — убирает руки в карманы черных джинс и выдыхает, поднимая голову к небесам, в голове молится о пробуждении. минута. — ладно. почему возвращаться домой не захотел, темный? хоть мне скажи, я хотя бы матери передам, как вернусь. а то знаешь, как-то нехорошо так исчезать, а потом видеть брата и смерти ему желать. я тоже рад бы умереть вместо тебя, дорогой. — подмечает зрением неровные засосы на шее и мотает головой. — смотрю, девушку нашел. кольцо не носишь?

ревность пробуждается в его пылких сетях вен.

не отдает пачку сигарет, прячет в карманах толстовки, отшучиваясь, мол, курить вредно. за горло хватает привязанность и адская смесь кровавых мюслей в молочных извилинах. его душа давно уже не океан, как в его десять лет, его душа наполнена густым туманом. он пропускает, открывая ворота, смерть, убивает миллисекунды из пистолета. не возвращает, даже не думает, самостоятельно решает покончить с жизнью пораньше. интересно, кто кого оставит, если все это не грезы.