Огненная стена разбивается о незримый щит и исчезает, позволяя за завесой клубящегося дыма различить обугленные края фонарных столбов, зданий и асфальта. Я понимаю, что уровень подобной магической активности в непредназначенном для этого периметре маггловского мира будет моментально выхвачен радаром Министерства, но все равно — следующим действием не направляюсь в гущу событий, а вызываю говорящего патронуса, отправляя его, сферически свернувшегося светом, прямиком в завесу оседающего дыма. Уркхарт должен знать, что здесь происходит, и должен знать, что ситуацию стараюсь урегулировать я, а это, по моим предположениям, сыграет ему на руку, помогая своевременно, так или иначе, купировать очаг волнений. Конечно, мне следовало бы ограничить остальную часть маггловской улицы от вероятного воздействия неясной, неодолимой силы, но на это уйдет слишком много времени, чем я, к своему огромному неудовольствию, не располагаю.

В доли секунд опустив завесу Протего, тут же окунаюсь слухом в развернувшиеся впереди звуки, среди которых отчетливо различаются испуганные вскрики и нездоровый смех через какофонию взрывов и скрежет металла по бетону. Стоит дымовой стене рассеяться, как сквозь проявляющуюся чистоту пространства выделяются темные фигуры, облаченные в неясные маски, фигуры, размахивающие палочками, глумящиеся над беззащитными, подвешенными вверх тормашками магглами. Ускорив шаг и едва не подвернув ногу на стыке брусчатки, сетую на высокий каблук, непредназначенный для таких ситуаций. Очевидно, мое движение не остается незамеченным, поскольку находящаяся в футах пятнадцати от меня фигура молниеносно посылает в мою сторону красный луч заклятия, не ожидая, предположительно, как ловко я повернусь в сторону, пропуская шар в паре сантиметров от своего плеча, а следом — пошлю ответный удар, который, достигнув пойманной врасплох фигуры, в то же мгновение повалит ее оземь, сковав путами Инкарцеро.

Мне кажется, или со стороны угомонившейся на миг группы доносится приглушенное «МакГонагалл»? Точно этого определить я уже не смогу, вынужденная отступать под шквалом рассыпавшихся по сторонам заклятий, которые, отскакивающие от моего щита одно за другим, заменяются новыми, не давая мне передышки. Наэлектризованный магией воздух разметает в стороны пыль и осколки, двигает обожженные корпуса автомобилей к раскрошившимся стенам покорёженных магазинов, норовя обрушить одно из них.

В самый ответственный момент появляется девушка-аврор, феерично сбивая темп заклятий со стороны атакующих фигур и отлетая спиной в стену, которая валится вслед за неожиданной «гирей», осыпаясь бетоном, искрами гирлянд и подсвеченной прожекторами пылью. Эта неудачная пауза позволяет мне сконцентрировать усердие, чтобы в образовавшемся затишье оживить стальную статую огромного всадника, полностью отвлекающего на себя внимание неизвестных фигур. Лишь развернувшись, в намерении подбежать к оглушенной девушке-аврору, я замечаю повсеместные трасгрессии людей в форме. Некоторые принимаются за построение купольной защиты, другие работают с магглами, третьи берут на себя дебоширов, но безуспешно, поскольку все из них, подхватив обездвиженных товарищей, мгновенно растворяются в пространстве, оставляя после себя недоумение, страх и обожженный запах Адского пламени. Сложно представить, сколько работы ожидает отдел по выработке объяснений для магглов...

Краем глаза наблюдая, как несколько авроров справляются с зачарованным мной всадником, успокаивая его групповой трансфигурацией, спешным шагом, переступая через глыбы бетона и ассортимент магазина, подхожу к девушке, присаживающейся у единственной сохранившейся стены. Увидев мой озабоченный взгляд, она кивает «в порядке», с вымученной улыбкой принимая мое ободряющее прикосновение к ее плечу. От дальнейших действий с аврором меня отвлекает не столько подоспевший колдомедик, сколько движение сбоку — на улице.

Знакомая девичья фигура валится на колени рядом с грудой обломков, обращаясь к тому, кто находится там же, в повелительном, полном горькой надежды тоне. За звуками этого голоса поднимается хорошо утаиваемая в обычных условиях боль, различив которую, я вдруг чувствую странный, мало осознаваемый укол под ребрами, словно нашептывающий тихо «здесь имеется жизнь» и «не все потеряно». Я не придаю значения этому голосу, а потому он опускается куда-то в подсознание, норовя остаться непонятым и нераскрытым. Мне не до этого. Аккуратно переступая через груды бетонных плит, мелкие камни и обломки, я выхожу на улицу, замечая, наконец, к кому обращается Анна. Стеклянный взгляд погибшего ребенка приковывает внимание и вынуждает погрузиться в тишину на долгие мгновения, пока, не сделав над собой огромнейшее усилие, я не одергиваю себя, первым делом окинув улицу взором, неподалеку замечая тела мужчины и женщины. Уверена, объяснения и в этот раз коснутся дракклового маггловского газа, решившего рвануть в преддверие Нового года. Но найдет ли Аврорат действительных виновников сегодняшнего потрясения?

— Анна, — окликаю девушку осипшим голосом. Она меня не замечает. И не слышит. — Мисс Анна, — произношу громче и четче. Глухо.

Сделав еще пару шагов, я склоняюсь над девушкой, прикасаясь пальцами к ее подбородку и вынуждая посмотреть на меня. И снова встречаюсь со стеклянным взглядом, теперь уже принадлежащим моей загадочной знакомой, по щекам которой стекают слезы, а один из висков оказывается залит кровью, сочащейся из рассеченной раны у брови. Поморщившись от увиденного, убираю пальцы от девушки, аккуратно стирая с ее щеки слезу и намереваясь толкнуть успокоительную речь, как совершенно неожиданно оказываюсь прервана басовитым:

— Минерва!

Неясно, что происходит в следующую секунду. Одновременно с ощущением стальной хватки на своём запястье я улавливаю «отойди от нее», прежде чем мир перестает существовать в привычном для него положении. Затяжная секунда трансгрессии готова оборваться моментально, и вместо того, чтобы вырваться из хватки, я перехватываю девичью руку сильнее, а как только мои ноги касаются твердой поверхности, трансгрессирую уже сама отталкивая от себя девчонку только тогда, когда нам обеим удается вдохнуть.

Не знаю, куда направлялась девица с той злосчастной улицы, в любом случае — ее планам не суждено было сбыться. Точно не со мной.

Холодный воздух бьет в лицо, с каждой стороны от нас раздаются сотни всполохов маггловских фейерверков, а под ногами от грохота выстрелов вибрирует величественный Тауэрский мост. Почему в моей голове в сложную секунду той неожиданной трансгрессии вдруг возникло это место? Бессмысленный вопрос.

Раздраженно откидывая назад поднятые ветреным вихрем волосы, бросаю на девушку испепеляющий взгляд:

— Вы когда-нибудь перестанете посягать на мою свободу? — и тут же добавляю, не давая вставить слово: — Объяснитесь, черт вас дери!

Тук.
Указательный палец правой руки мертвеца дернулся — просто конвульсия, или же фургончик качнуло?
Тук.
Два пальца.
Хлоп!
Ладонь взмылась вверх, а потом резко опустилась на краешек скамейки, на которой сидела Романофф. Уцепившись, Фиксит заставил тушу подтянуться — и Наталья могла увидеть, что он все ещё был мертв. Окоченевшая кожа, один глаз был закрыт, другой же тускло-серый, яблоко совершенно не двигалось.
Рывок — и словно тряпичная кукла, которой ниточками дирижирует неумелый кукловод, тело поднялось и вывалилось из фургона. Как зомби, он постоял с несколько секунд, уткнувшись взглядом в землю, потом поднял голову наверх, на беззвездное небо, затянутое тучами.
Ночное небо.
Он начал вставлять пальцы своих рук в пулевые отверстия. Глубже, и глубже, пока не засунул чуть ли не по самые локти; и начал выворачивать себя изнутри. Застывшая кровь хлынула на землю, вместе с кусками мяса и клочками одежды. Кости ломались, плоть рвалась, из хилого паренька вырвался с тихим ревом монстр. Не тот, который до этого спасал людей и мир множество раз, но тот, кого все это время боялись.
Халк.
— Хрмгнх.
Фиксит позаботился о том, чтоб под низом были растягивающиеся штанишки для "здоровяка". Но это был не тот зеленый гигант, которого Нат видела в видеоматериалах: более крупный, сбитый в телосложении, темно-зеленый и... зловещий. Если Халк Мстителей был просто диким громилой, то этот Халк был спокойнее, но во взгляде его зеленых глаз также читалась ярость. Спокойная, холодная, ждущая своего часа просчитанная ярость. Ненависть.
Дьявол.
— Что за?...
Тот агент, что застрелил его, имел несчастие подойти прямо под конец трансформации. Он успел вскинуть пистолет — но то смяло как бумажку, вместе с большим количеством костей, когда Халк схватил его. А затем бросил прочь куда-то в соседний штат.
Не то чтобы он мстил за пристреленного Фиксита, плевать он хотел на серого. Просто не нужны лишние свидетели.
— Для того, чтобы получить Камень Душ, необходимо было принести жертву. Хоукай сразился со Вдовой там, на Вормире, но именно победитель должен был  стать жертвой — и Клинт победил. Но когда он уже прыгнул, Романова прикрепила его прямо в полете крюком-кошкой к скале. Он пытался её поймать — но она силой разжала его руку. Я не знаю, правда это или нет, но мне кажется, ты сама понимаешь, что это на тебя вполне похоже.
Он нависал над ней, как Большой Зеленый Волк над маленькой Черной Шапочкой. Ненависть в нем не была адресована к ней лично, но к чему-то другому, большему. "Всему человечеству", если вспоминать слова Джо.
— Если тебе так интересно — спроси лучше Бартона. Может, он действительно тебя убил, а Мстителям рассказал красивую историю, я все равно ни на чью сторону вставать не буду.
Халк говорил это равнодушно, потому что понимал, что обращаться сейчас к Романовой, как к своей старой знакомой, было бесполезно — они сейчас оба были совершенно другими людьми. Другой женщиной и другим монстром, если быть точнее.
— Но лучше задай другой вопрос: почему "Красная Комната" не могла претворить свой проект по клонированию раньше? Неужели так боялись "оригинала", что она обнаружит лавочку и прикроет её? Или же раз за разом у них получались мертворожденные поделки, пока вдруг душа не потеряла свое изначальное тело, и посредством щелчка пальцев одного человека, которому было небезразлично, не была перенесена в клонированное?       
"Можешь не благодарить" зависло в воздухе, но не было произнесено. Никто не просил об этом, абсолютно никто. Баннер просто жалок, ему стоило научиться отпускать. Но вместо этого он, скорее всего, обрек не одну жизнь на страдания.
Халк молчит. Он и так наверняка показался Романовой уж слишком болтливым, что его веселило и вызывало легкую неловкость. Где-то в его голове крутится вопрос про то, как выйти на Красную Комнату — ведь они охотились за Баннером, а Халк это воспринимает как личную обиду. Он уничтожит их, пройдется смерчем по каждому человеку, сломает все до единой кости — потому что они ублюдки, потому что они то, за что Халк так ненавидит человечество.
Но Нат... Рыжей пока что везло. Придется отыскать Волкову и из неё выжать нужную информацию. Фиксит уже давно подготовил билеты в Россию.
— У тебя есть вопросы — задавай. В этот раз никто меня не пристрелит.
Дьявол улыбнулся.

слаще, чем вино
хуже, чем гаррота [indent]  [indent]  [indent]

[indent]  [indent]  [indent]  [indent] Она такая глупая.

Прижимаются тонкие пальцы к нежному и уязвимому месту на шее, острые ногти решительно царапают кожу, раня и разрывая, заставляя вытечь на свет алые капельки крови, рубинами падающие на чужое лицо — прекрасное, но такое холодное и безразличное, особенно когда он смотрит на нее — на Юуки Кросс он смотрит с совершенно иным выражением, с теплотой, заботой и нежностью, так смотрят на хрупкий цветок, взращенный в теплице, боясь, что холода заставят переломиться слабый стебелек, что ветра сорвут лепестки, что увянут от морозов листочки. Луке Соуэн — другие взгляды, лишь мельком, чтобы удостовериться, что она находится рядом — есть, и ладно, можно небрежно скользнуть по ее фигуре своими тепло-карими глазами, и забыть.

[indent]  [indent]  [indent]  [indent]  [indent] Когда вампир пьет кровь другого вампира — он в него влюбляется.

Сказка — дурацкая, детская, сродни легендам смертных про то, что нельзя в ванной комнате говорить «Кровавая Мэри», потому что явится призрак и заберет их. Сказка, которая могла бы быть легендой — или магическим приворотным ритуалом — но все равно только сказка, сочиненная для детей.

Лука проверяла — впивались клыки Канаме-сама в ее открытое горло, глотал он ее кровь, прижимая к себе и жадно впитывая жидкость, глаза его горели алыми огнями, а ей было больно — и шея в месте укуса болела, и сжатые чужими пальцами запястья, но больше всего болело сердце — после, когда она поняла, что ничего не изменилось, что для Канаме существует только Юуки, а они — аристократы, его свита, но и только. Не друзья, но и не слуги — слишком они высокого статуса, чтобы быть слугами, скорее — подчиненные, но если бы Канаме-сама захотел, то они стали бы именно прислугой — чистокровные обладают такой силой.

[indent]  [indent]  [indent]  [indent]  [indent]  [indent] Канаме-сама не хочет.

Луке хочется думать, что из благородства он не подчиняет их своей воле. Хочется думать, что Канаме — хороший человек. Самый лучший из всех, кого она знает — она ведь влюбилась сразу, как только увидела, еще когда была маленькой девочкой с короткими волосами, а Ханабуса называл ее дурой.

Она до сих пор дура. [indent]  [indent]  [indent]  [indent]  [indent]  [indent]  [indent]

Канаме смотрит печально, стирая пятно крови со своей щеки. На его коже все равно остается размазанный след. Лука вздрагивает, когда его ладонь прижимается к ее щеке, когда он гладит ее, как гладил бы ребенка, и она давит в себе желание поймать его руку и прижаться самой — у нее есть гордость, несмотря ни на что.

[indent]  [indent]  [indent]  [indent]  [indent]  [indent] «хватит, Лука»

У нее есть гордость, она — леди, она наследница своей семьи, она аристократка, она — женщина, в конце концов! Это ее должны умолять о внимании и благосклонности, около нее должны крутиться поклонники, а она не должна унижаться — ни перед кем, даже перед чистокровным королем. Никому не нравятся те, кто униженно просит, сердце не завоевать  мольбой, а жалость — не любовь совсем, а нечто противное и отвратительное.

И правда — хватит, Лука.

Она убегает из покоев Канаме, как с места преступления. Сердце бьется где-то в ушах — лишь бы никто ее сейчас не видел! Лука не выдержит расспросов Айдо, даже компании Римы ей не хочется, потому что проницательная Тойя все прекрасно видит и знает, а щеки Луки все еще пылают румянцем, и к глазам то и дело подступают слезы, и она ежесекундно рискует сорваться в истерику и рыдания, стараясь держаться, пока не упадет на кровать и не зароется лицом в подушку, скрадывающую всхлипы.

Рыжая макушка — как пятно света во мраке, как огонь, пылающий в темноте ночи. Каин — что он тут делает? Почему он всегда оказывается рядом, если Луке плохо? Неужели ждал ее возвращения от Канаме-сама?

Акацуки можно видеть и ее слезы, и ее позор. Непонятно почему, но можно — в то время, как Ханабусе Лука не открылась бы, и не желая его волновать, и боясь его реакции. На смех брат бы ее не поднял, он и сам испытывал к Канаме трепетные чувства, но все же Лука не могла довериться Айдо — а Каину могла.

Пересечение взглядов, немой вопрос, и Лука теряет последние капли самообладания, бросаясь на грудь Акацуки, пряча лицо на его рубашке и наконец позволяя себе расплакаться — почему-то это легко, хотя сердце ее и разбивается на мелкие осколки.